Драгунский В.Ю. «Денискины рассказы»

Кот в сапогах
– Мальчики и девочки! – сказала Раиса Ивановна. – Вы хорошо закончили эту
четверть. Поздравляю вас. Теперь можно и отдохнуть. На каникулах мы устроим
утренник и карнавал. Каждый из вас может нарядиться в кого угодно, а за лучший
костюм будет выдана премия, так что готовьтесь. – И Раиса Ивановна собрала
тетрадки, попрощалась с нами и ушла.
И когда мы шли домой, Мишка сказал:
– Я на карнавале буду гномом. Мне вчера купили накидку от дождя и капюшон. Я
только лицо чем-нибудь занавешу, и гном готов. А ты кем нарядишься?
– Там видно будет.
И я забыл про это дело. Потому что дома мама мне сказала, что она уезжает в
санаторий на десять дней и чтоб я тут вел себя хорошо и следил за папой. И она на
другой день уехала, а я с папой совсем замучился. То одно, то другое, и на улице шел
снег, и все время я думал, когда же мама вернется. Я зачеркивал клеточки на своем
календаре.
И вдруг неожиданно прибегает Мишка и прямо с порога кричит:
– Идешь ты или нет?
Я спрашиваю:
– Куда?
Мишка кричит:
– Как – куда? В школу! Сегодня же утренник, и все будут в костюмах! Ты что, не
видишь, что я уже гномик?
И правда, он был в накидке с капюшончиком.
Я сказал:
– У меня нет костюма! У нас мама уехала.
А Мишка говорит:
– Давай сами чего-нибудь придумаем! Ну-ка, что у вас дома есть почудней? Ты надень
на себя, вот и будет костюм для карнавала.
Я говорю:
– Ничего у нас нет. Вот только папины бахилы для рыбалки.
Бахилы – это такие высокие резиновые сапоги. Если дождик или грязь – первое дело
бахилы. Нипочем ноги не промочишь.
Мишка говорит:
– А ну надевай, посмотрим, что получится!
Я прямо с ботинками влез в папины сапоги. Оказалось, что бахилы доходят мне чуть
не до подмышек. Я попробовал в них походить. Ничего, довольно неудобно. Зато
здорово блестят. Мишке очень понравилось. Он говорит:
– А шапку какую?
Я говорю:
– Может быть, мамину соломенную, что от солнца?
– Давай ее скорей!
Достал я шляпу, надел. Оказалось, немножко великовата, съезжает до носа, но все таки на ней цветы.
Мишка посмотрел и говорит:
– Хороший костюм. Только я не понимаю, что он значит?

Я говорю:
– Может быть, он значит «мухомор»?
Мишка засмеялся:
– Что ты, у мухомора шляпка вся красная! Скорей всего, твой костюм обозначает
«старый рыбак»!
Я замахал на Мишку: – Сказал тоже! «Старый рыбак»!.. А борода где?
Тут Мишка задумался, а я вышел в коридор, а там стояла наша соседка Вера
Сергеевна. Она, когда меня увидела, всплеснула руками и говорит:
– Ох! Настоящий кот в сапогах!
Я сразу догадался, что значит мой костюм! Я – «Кот в сапогах»! Только жалко, хвоста
нет! Я спрашиваю:
– Вера Сергеевна, у вас есть хвост?
А Вера Сергеевна говорит:
– Разве я очень похожа на черта?
– Нет, не очень, – говорю я. – Но не в этом дело. Вот вы сказали, что этот костюм
значит «Кот в сапогах», а какой же кот может быть без хвоста? Нужен какой-нибудь
хвост! Вера Сергеевна, помогите, а?
Тогда Вера Сергеевна сказала:
– Одну минуточку…
И вынесла мне довольно драненький рыжий хвостик с черными пятнами.
– Вот, – говорит, – это хвост от старой горжетки. Я в последнее время прочищаю им
керогаз, но, думаю, тебе он вполне подойдет.
Я сказал «большое спасибо» и понес хвост Мишке.
Мишка, как увидел его, говорит:
– Давай быстренько иголку с ниткой, я тебе пришью. Это чудный хвостик.
И Мишка стал пришивать мне сзади хвост. Он шил довольно ловко, но потом вдруг
ка-ак уколет меня!
Я закричал:
– Потише ты, храбрый портняжка! Ты что, не чувствуешь, что шьешь прямо по
живому? Ведь колешь же!
– Это я немножко не рассчитал! – И опять как кольнет!
– Мишка, рассчитывай получше, а то я тебя тресну!
А он:
– Я в первый раз в жизни шью!
И опять – коль!..
Я прямо заорал:
– Ты что, не понимаешь, что я после тебя буду полный инвалид и не смогу сидеть?
Но тут Мишка сказал:
– Ура! Готово! Ну и хвостик! Не у каждой кошки есть такой!
Тогда я взял тушь и кисточкой нарисовал себе усы, по три уса с каждой стороны –
длинные-длинные, до ушей!
И мы пошли в школу.
Там народу было видимо-невидимо, и все в костюмах. Одних гномов было человек
пятьдесят. И еще было очень много белых «снежинок». Это такой костюм, когда
вокруг много белой марли, а в середине торчит какая-нибудь девочка.
И мы все очень веселились и танцевали.

И я тоже танцевал, но все время спотыкался и чуть не падал из-за больших сапог, и
шляпа тоже, как назло, постоянно съезжала почти до подбородка.
А потом наша вожатая Люся вышла на сцену и сказала звонким голосом:
– Просим «Кота в сапогах» выйти сюда для получения первой премии за лучший
костюм!
И я пошел на сцену, и когда входил на последнюю ступеньку, то споткнулся и чуть не
упал. Все громко засмеялись, а Люся пожала мне руку и дала две книжки: «Дядю
Степу» и «Сказки-загадки». Тут Борис Сергеевич заиграл туш, а я пошел со сцены. И
когда сходил, то опять споткнулся и чуть не упал, и опять все засмеялись.
А когда мы шли домой, Мишка сказал:
– Конечно, гномов много, а ты один!
– Да, – сказал я, – но все гномы были так себе, а ты был очень смешной, и тебе тоже
надо книжку. Возьми у меня одну.
Мишка сказал:
– Не надо, что ты!
Я спросил:
– Ты какую хочешь?
– «Дядю Степу».
И я дал ему «Дядю Степу».
А дома я скинул свои огромные бахилы, и побежал к календарю, и зачеркнул
сегодняшнюю клеточку. А потом зачеркнул уж и завтрашнюю.
Посмотрел – а до маминого приезда осталось три дня!
Девочка на шаре
Один раз мы всем классом пошли в цирк. Я очень радовался, когда шел туда, потому
что мне уже скоро восемь лет, а я был в цирке только один раз, и то очень давно.
Главное, Аленке всего только шесть лет, а вот она уже успела побывать в цирке целых
три раза. Это очень обидно. И вот теперь мы всем классом пошли в цирк, и я думал,
как хорошо, что уже большой и что сейчас, в этот раз, все увижу как следует. А в тот
раз я был маленький, я не понимал, что такое цирк. В тот раз, когда на арену вышли
акробаты и один полез на голову другому, я ужасно расхохотался, потому что думал,
что это они так нарочно делают, для смеху, ведь дома я никогда не видел, чтобы
взрослые дядьки карабкались друг на друга. И на улице тоже этого не случалось. Вот я
и рассмеялся во весь голос. Я не понимал, что это артисты показывают свою ловкость.
И еще в тот раз я все больше смотрел на оркестр, как они играют – кто на барабане,
кто на трубе, – и дирижер машет палочкой, и никто на него не смотрит, а все играют
как хотят. Это мне очень понравилось, но пока я смотрел на этих музыкантов, в
середине арены выступали артисты. И я их не видел и пропускал самое интересное.
Конечно, я в тот раз еще совсем глупый был.
И вот мы пришли всем классом в цирк. Мне сразу понравилось, что он пахнет чем-то
особенным, и что на стенах висят яркие картины, и кругом светло, и в середине лежит
красивый ковер, а потолок высокий, и там привязаны разные блестящие качели. И в
это время заиграла музыка, и все кинулись рассаживаться, а потом накупили эскимо и
стали есть. И вдруг из-за красной занавески вышел целый отряд каких-то людей,
одетых очень красиво – в красные костюмы с желтыми полосками. Они встали по
бокам занавески, и между ними прошел их начальник в черном костюме. Он громко и

немножко непонятно что-то прокричал, и музыка заиграла быстро-быстро и громко, и
на арену выскочил артист-жонглер, и началась потеха. Он кидал шарики, по десять
или по сто штук вверх, и ловил их обратно. А потом схватил полосатый мяч и стал им
играть… Он и головой его подшибал, и затылком, и лбом, и по спине катал, и
каблуком наподдавал, и мяч катался по всему его телу как примагниченный. Это было
очень красиво. И вдруг жонглер кинул этот мячик к нам в публику, и тут уж началась
настоящая суматоха, потому что я поймал этот мяч и бросил его в Валерку, а Валерка
– в Мишку, а Мишка вдруг нацелился и ни с того ни с сего засветил прямо в
дирижера, но в него не попал, а попал в барабан! Бамм! Барабанщик рассердился и
кинул мяч обратно жонглеру, но мяч не долетел, он просто угодил одной красивой
тетеньке в прическу, и у нее получилась не прическа, а нахлобучка. И мы все так
хохотали, что чуть не померли.
И когда жонглер убежал за занавеску, мы долго не могли успокоиться. Но тут на арену
выкатили огромный голубой шар, и дядька, который объявляет, вышел на середину и
что-то прокричал неразборчивым голосом. Понять нельзя было ничего, и оркестр
опять заиграл что-то очень веселое, только не так быстро, как раньше.
вдруг на арену выбежала маленькая девочка. Я таких маленьких и красивых никогда
не видел. У нее были синие-синие глаза, и вокруг них были длинные ресницы. Она
была в серебряном платье с воздушным плащом, и у нее были длинные руки; она ими
взмахнула, как птица, и вскочила на этот огромный голубой шар, который для нее
выкатили. Она стояла на шаре. И потом вдруг побежала, как будто захотела спрыгнуть
с него, но шар завертелся под ее ногами, и она на нем вот так, как будто бежала, а на
самом деле ехала вокруг арены. Я таких девочек никогда не видел. Все они были
обыкновенные, а эта какая-то особенная. Она бегала по шару своими маленькими
ножками, как по ровному полу, и голубой шар вез ее на себе: она могла ехать на нем и
прямо, и назад, и налево, и куда хочешь! Она весело смеялась, когда так бегала, как
будто плыла, и я подумал, что она, наверно, и есть Дюймовочка, такая она была
маленькая, милая и необыкновенная. В это время она остановилась, и кто-то ей подал
разные колокольчатые браслеты, и она надела их себе на туфельки и на руки и снова
стала медленно кружиться на шаре, как будто танцевать. И оркестр заиграл тихую
музыку, и было слышно, как тонко звенят золотые колокольчики на девочкиных
длинных руках. И это все было как в сказке. И тут еще потушили свет, и оказалось,
что девочка вдобавок умеет светиться в темноте, и она медленно плыла по кругу, и
светилась, и звенела, и это было удивительно, – я за всю свою жизнь не видел ничего
такого подобного.
И когда зажгли свет, все захлопали и завопили «браво», и я тоже кричал «браво». А
девочка соскочила со своего шара и побежала вперед, к нам поближе, и вдруг на бегу
перевернулась через голову, как молния, и еще, и еще раз, и все вперед и вперед. И
мне показалось, что вот она сейчас разобьется о барьер, и я вдруг очень испугался, и
вскочил на ноги, и хотел бежать к ней, чтобы подхватить ее и спасти, но девочка вдруг
остановилась как вкопанная, раскинула свои длинные руки, оркестр замолк, и она
стояла и улыбалась. И все захлопали изо всех сил и даже застучали ногами. И в эту
минуту эта девочка посмотрела на меня, и я увидел, что она увидела, что я ее вижу и
что я тоже вижу, что она видит меня, и она помахала мне рукой и улыбнулась. Она
мне одному помахала и улыбнулась. И я опять захотел подбежать к ней, и я протянул
к ней руки. А она вдруг послала всем воздушный поцелуй и убежала за красную
занавеску, куда убегали все артисты. И на арену вышел клоун со своим петухом и

начал чихать и падать, но мне было не до него. Я все время думал про девочку на
шаре, какая она удивительная и как она помахала мне рукой и улыбнулась, и больше
уже ни на что не хотел смотреть. Наоборот, я крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть
этого глупого клоуна с его красным носом, потому что он мне портил мою девочку:
она все еще мне представлялась на своем голубом шаре.
А потом объявили антракт, и все побежали в буфет пить ситро, а я тихонько спустился
вниз и подошел к занавеске, откуда выходили артисты.
Мне хотелось еще раз посмотреть на эту девочку, и я стоял у занавески и глядел –
вдруг она выйдет? Но она не выходила.
А после антракта выступали львы, и мне не понравилось, что укротитель все время
таскал их за хвосты, как будто это были не львы, а дохлые кошки. Он заставлял их
пересаживаться с места на место или укладывал их на пол рядком и ходил по львам
ногами, как по ковру, а у них был такой вид, что вот им не дают полежать спокойно.
Это было неинтересно, потому что лев должен охотиться и гнаться за бизоном в
бескрайних пампасах и оглашать окрестности грозным рычанием, приводящим в
трепет туземное население. А так получается не лев, а просто я сам не знаю что.
И когда кончилось и мы пошли домой, я все время думал про девочку на шаре.
А вечером папа спросил:
– Ну как? Понравилось в цирке?
Я сказал:
– Папа! Там в цирке есть девочка. Она танцует на голубом шаре. Такая славная, лучше
всех! Она мне улыбнулась и махнула рукой! Мне одному, честное слово! Понимаешь,
папа? Пойдем в следующее воскресенье в цирк! Я тебе ее покажу!
Папа сказал:
– Обязательно пойдем. Обожаю цирк!
А мама посмотрела на нас обоих так, как будто увидела в первый раз.
… И началась длиннющая неделя, и я ел, учился, вставал и ложился спать, играл и
даже дрался, и все равно каждый день думал, когда же придет воскресенье, и мы с
папой пойдем в цирк, и я снова увижу девочку на шаре, и покажу ее папе, и, может
быть, папа пригласит ее к нам в гости, и я подарю ей пистолет-браунинг и нарисую
корабль на всех парусах.
Но в воскресенье папа не смог идти. К нему пришли товарищи, они копались в какихто чертежах, и кричали, и курили, и пили чай, и сидели допоздна, и после них у мамы
разболелась голова, а папа сказал мне:
– В следующее воскресенье… Даю клятву Верности и Чести.
И я так ждал следующего воскресенья, что даже не помню, как прожил еще одну
неделю. И папа сдержал свое слово: он пошел со мной в цирк и купил билеты во
второй ряд, и я радовался, что мы так близко сидим, и представление началось, и я
начал ждать, когда появится девочка на шаре. Но человек, который объявляет, все
время объявлял разных других артистов, и они выходили и выступали по-всякому, но
девочка все не появлялась. А я прямо дрожал от нетерпения, мне очень хотелось,
чтобы папа увидел, какая она необыкновенная в своем серебряном костюме с
воздушным плащом и как она ловко бегает по голубому шару. И каждый раз, когда
выходил объявляющий, я шептал папе:
– Сейчас он объявит ее!

Но он, как назло, объявлял кого-нибудь другого, и у меня даже ненависть к нему
появилась, и я все время говорил папе:
– Да ну его! Это ерунда на постном масле! Это не то!
А папа говорил, не глядя на меня:
– Не мешай, пожалуйста. Это очень интересно! Самое то!
Я подумал, что папа, видно, плохо разбирается в цирке, раз это ему интересно.
Посмотрим, что он запоет, когда увидит девочку на шаре. Небось подскочит на своем
стуле на два метра в высоту…
Но тут вышел объявляющий и своим глухонемым голосом крикнул:
– Ант-рра-кт!
Я просто ушам своим не поверил! Антракт? А почему? Ведь во втором отделении
будут только львы! А где же моя девочка на шаре? Где она? Почему она не выступает?
Может быть, она заболела? Может быть, она упала и у нее сотрясение мозга?
Я сказал:
– Папа, пойдем скорей, узнаем, где же девочка на шаре!
Папа ответил:
– Да, да! А где же твоя эквилибристка? Что-то не видать! Пойдем-ка купим
программку!..
Он был веселый и довольный. Он огляделся вокруг, засмеялся и сказал:
– Ах, люблю… Люблю я цирк! Самый запах этот… Голову кружит…
И мы пошли в коридор. Там толклось много народу, и продавались конфеты и вафли,
и на стенках висели фотографии разных тигриных морд, и мы побродили немного и
нашли наконец контролершу с программками. Папа купил у нее одну и стал
просматривать. А я не выдержал и спросил у контролерши:
– Скажите, пожалуйста, а когда будет выступать девочка на шаре?
– Какая девочка?
Папа сказал:
– В программе указана эквилибристка на шаре Т. Воронцова. Где она?
Я стоял и молчал. Контролерша сказала:
– Ах, вы про Танечку Воронцову? Уехала она. Уехала. Что ж вы поздно хватились?
Я стоял и молчал.
Папа сказал:
– Мы уже две недели не знаем покоя. Хотим посмотреть эквилибристку Т. Воронцову,
а ее нет.
Контролерша сказала:
– Да она уехала… Вместе с родителями… Родители у нее «Бронзовые люди – ДваЯворс». Может, слыхали? Очень жаль. Вчера только уехали.
Я сказал:
– Вот видишь, папа…
– Я не знал, что она уедет. Как жалко… Ох ты боже мой!.. Ну что ж… Ничего не
поделаешь…
Я спросил у контролерши:
– Это, значит, точно?
Она сказала:
– Точно.
Я сказал:
– А куда, неизвестно?

Она сказала:
– Во Владивосток.
Вон куда. Далеко. Владивосток. Я знаю, он помещается в самом конце карты, от
Москвы направо.
Я сказал:
– Какая даль.
Контролерша вдруг заторопилась:
– Ну идите, идите на места, уже гасят свет! Папа подхватил:
– Пошли, Дениска! Сейчас будут львы! Косматые, рычат – ужас! Бежим смотреть!
Я сказал:
– Пойдем домой, папа.
Он сказал:
– Вот так раз…
Контролерша засмеялась. Но мы подошли к гардеробу, и я протянул номер, и мы
оделись и вышли из цирка. Мы пошли по бульвару и шли так довольно долго, потом я
сказал:
– Владивосток – это на самом конце карты. Туда, если поездом, целый месяц
проедешь…
Папа молчал. Ему, видно, было не до меня. Мы прошли еще немного, и я вдруг
вспомнил про самолеты и сказал:
– А на «ТУ-104» за три часа – и там!
Но папа все равно не ответил. Он крепко держал меня за руку. Когда мы вышли на
улицу Горького, он сказал:
– Зайдем в кафе-мороженое. Смутузим по две порции, а?
Я сказал:
– Не хочется что-то, папа.
– Там подают воду, называется «Кахетинская». Нигде в мире не пил лучшей воды.
Я сказал:
– Не хочется, папа.
Он не стал меня уговаривать. Он прибавил шагу и крепко сжал мою руку. Мне стало
даже больно. Он шел очень быстро, и я еле-еле поспевал за ним. Отчего он шел так
быстро? Почему он не разговаривал со мной? Мне захотелось на него взглянуть. Я
поднял голову. У него было очень серьезное и грустное лицо.
Красный шарик в синем небе
Вдруг наша дверь распахнулась, и Аленка закричала из коридора:
— В большом магазине весенний базар!
Она ужасно громко кричала, и глаза у нее были круглые, как кнопки, и отчаянные. Я
сначала подумал, что кого-нибудь зарезали. А она снова набрала воздух и давай:
— Бежим, Дениска! Скорее! Там квас шипучий! Музыка играет, и разные куклы!
Бежим!
Кричит, как будто случился пожар. И я от этого тоже как-то заволновался, и у меня
стало щекотно под ложечкой, и я заторопился и выскочил из комнаты.
Мы взялись с Аленкой за руки и побежали как сумасшедшие в большой магазин. Там
была целая толпа народу и в самой середине стояли сделанные из чего-то блестящегомужчина и женщина, огромные, под потолок, и, хотя они были ненастоящие, они
хлопали глазами и шевелили нижними губами, как будто говорят. Мужчина кричал:
— Весенний базаррр! Весенний базаррр!
А женщина:
— Добро пожаловать! Добро пожаловать!
Мы долго на них смотрели, а потом Аленка говорит:
— Как же они кричат? Ведь они ненастоящие!
— Просто непонятно, — сказал я. Тогда Аленка сказала:
— А я знаю. Это не они кричат! Это у них в середине живые артисты сидят и кричат
себе целый день. А сами за веревочку дергают, и у кукол от этого шевелятся губы.
Я прямо расхохотался:
— Вот и видно, что ты еще маленькая. Станут тебе артисты в животе у кукол сидеть
целый день. Представляешь? Целый день скрючившись — устанешь небось! А есть,
пить надо? И еще разное, мало ли что… Эх ты, темнота! Это радио в них кричит.
Аленка сказала:
— Ну и не задавайся!
И мы пошли дальше. Всюду было очень много народу, все разодетые и веселые, и
музыка играла, и один дядька крутил лотерею и кричал:
Подходите сюда поскорее,
Здесь билеты вещевой лотереи!
Каждому выиграть недолго
Легковую автомашину «Волга»!
А некоторые сгоряча
Выигрывают «Москвича»!
И мы возле него тоже посмеялись, как он бойко выкрикивает, и Аленка сказала:
— Все-таки когда живое кричит, то интересней, чем радио.
И мы долго бегали в толпе между взрослых и очень веселились, и какой-то военный
дядька подхватил Аленку под мышки, а его товарищ нажал кнопочку в стене, и оттуда
вдруг забрызгал одеколон, и когда Аленку поставили на пол, она вся пахла леденцами,
а дядька сказал:
— Ну что за красотулечка, сил моих нет!
Но Аленка от них убежала, а я — за ней, и мы наконец очутились возле кваса. У меня
были деньги на завтрак, и мы поэтому с Аленкой выпили по две большие кружки, и у
Аленки живот сразу стал как футбольный мяч, а у меня все время шибало в нос и
кололо в носу иголочками. Здорово, прямо первый сорт, и когда мы снова побежали,
то я услышал, как квас во мне булькает. И мы захотели домой и выбежали на улицу.
Там было еще веселей, и у самого входа стояла женщина и продавала воздушные
шарики.
Аленка, как только увидела эту женщину, остановилась как вкопанная. Она сказала:
— Ой! Я хочу шарик!
А я сказал:
— Хорошо бы, да денег нету.
А Аленка:
— У меня есть одна денежка.
— Покажи.
Она достала из кармана.
Я сказал:
— Ого! Десять копеек. Тетенька, дайте ей шарик!
Продавщица улыбнулась:
— Вам какой? Красный, синий, голубой?
Аленка взяла красный. И мы пошли. И вдруг Аленка говорит:
— Хочешь поносить?
И протянула мне ниточку. Я взял. И сразу как взял, так услышал, что шарик тоненько тоненько потянул за ниточку! Ему, наверно, хотелось улететь. Тогда я немножко
отпустил ниточку и опять услышал, как он настойчиво так потягивается из рук, как
будто очень просится улететь. И мне вдруг стало его как-то жалко, что вот он может
летать, а я его держу на привязи, и я взял и выпустил его. И шарик сначала даже не
отлетел от меня, как будто не поверил, а потом почувствовал, что это вправду, и сразу
рванулся и взлетел выше фонаря.
Аленка за голову схватилась:
— Ой, зачем, держи!..
И стала подпрыгивать, как будто могла допрыгнуть до шарика, но увидела, что не
может, и заплакала:
— Зачем ты его упустил?..
Но я ей ничего не ответил. Я смотрел вверх на шарик. Он летел кверху плавно и
спокойно, как будто этого и хотел всю жизнь.
И я стоял, задрав голову, и смотрел, и Аленка тоже, и многие взрослые остановились и
тоже позадирали головы — посмотреть, как летит шарик, а он все летел и уменьшался.
Вот он пролетел последний этаж большущего дома, и кто-то высунулся из окна и
махал ему вслед, а он еще выше и немножко вбок, выше антенн и голубей, и стал
совсем маленький… У меня что-то в ушах звенело, когда он летел, а он уже почти
исчез. Он залетел за облачко, оно было пушистое и маленькое, как крольчонок, потом
снова вынырнул, пропал и совсем скрылся из виду и теперь уже, наверно, был около
Луны, а мы все смотрели вверх, и в глазах у меня: замелькали какие-то хвостатые
точки и узоры. И шарика уже не было нигде. И тут Аленка вздохнула еле слышно, и
все пошли по своим делам.
И мы тоже пошли, и молчали, и всю дорогу я думал, как это красиво, когда весна на
дворе, и все нарядные и веселые, и машины туда-сюда, и милиционер в белых
перчатках, а в чистое, синее-синее небо улетает от нас красный шарик. И еще я думал,
как жалко, что я не могу это все рассказать Аленке. Я не сумею словами, и если бы
сумел, все равно Аленке бы это было непонятно, она ведь маленькая. Вот она идет
рядом со мной, и вся такая притихшая, и слезы еще не совсем просохли у нее на
щеках. Ей небось жаль свой шарик.
И мы шли так с Аленкой до самого дома и молчали, а возле наших ворот, когда стали
прощаться, Аленка сказала:
— Если бы у меня были деньги, я бы купила еще один шарик… чтобы ты его
выпустил.